***
Сэр Вильям был одним из тех, кого можно было узнать на противоположном конце ярамарки по громкому выражению своих эмоций. Услышав его приближение уже нетрудно было отыскать взглядом его широкую мускулистую фигуру. Конечно он был не один, а с парой преданных и таких же простых как и он друзей.
Нет, он не был чересчур разговорчивым, или человеком мнящим себя сердцем компании. Он не страдал и от болезни внимания. Вильям – открытый человек, и по его манером, а чаще их отсутствию, и так же пренебрежением ко всякого рода щепетильностям и тактичностям, узнавался рыцарь, получивший свой титул за заслуги, а не по праву рождения. Он не успел изнежиться в теплом замке со множеством слуг так же, как не успел научиться умению галантно поддерживать беседу, переходя от одной неважной темы к другой, высокими словами обходя скользкие моменты.
Именно его искренность, его честные стремления, чистое мужество, привлекали к нему людей. Среди них были и новые друзья и старые, из тех, кто следовал за ним еще со времен его разбойничьей карьеры. Да-да – это действительно его прошлое.
Будучи еще мальчишкой, он уже отличался от сверстников своей силой, хоть вроде проффессия корабельного плотника, которую он перенимал от своего отца, не давала этого качества в той мере, в какой известно кузнечное ремесло. И конечно же нашлись люди пригласившие его на большую дорогу. Подговорив нескольких таких же как и он шалопаев, Вильям сбежал ночью из города. После такого не вернешься так просто обратно.
Иногда он поддерживал связь с родными, украдкой приходил домой, но с каждым годом это случалось все реже. Теперь он жил в поселении, которое разбойники разбили в глуши леса, у подножия гор.
Шло время и Вильям мужал. Постепенно он стал самым уважаемым человеком в банде, число людей, готовых идти за ним в огонь и воду росло. В один прекрасный день среди них оказался и главарь шайки, на деле подтвердив это передачей своей шапки ему.
Его ремесло было для него такой же обыденной работой, какая есть у каждого из нас. Нужно было решать кому идти на охоту, кому оставаться и следить за лагерем, готовить пищу, кому идти на дорогу, и если идти – то на какую и в какое время. Держать ухо востро, и приостанавливать грабеж, уходить глубже в лес или выше в горы, если вдруг какой-то из местных феодалов решался на войну против них. Надо тайком покупать у крестьян еду, чинить оружие и отливать наконечноки стрел, опять таки тайком.
В общем, как и в любом деле, было множество деталей и обязанностей, требующих своего тонкого нюха и качеств. Вообще такие шайки существовали более для чувства свободы, ложной возможности влавствовать над собой. Это-то привлекло и затянуло, как птицу в силки, и Вильяма.
Все так бы и шло своим чередом, если бы не одно событие. Оно произошло в одну из тех красивых лунных летних ночей, в которые так хочется дышать и смотреть на звезды, в которые кажется, что никогда не надышишься чистым, пронизанным множеством лесных запахов, воздухом, не налюбуешься бескрайним, украшенным бесконечными россыпями звезд и манящей белизной ночной королевы, небом.
Вильям со своими ребятами ждал в засаде, на возвышении, за поворотом старой дороги. Одинокая жертва как обычно ничего не подозревала, казалось бы беспечно шла, погрузившись в свои мысли навеянные величием природной красоты. Выскочив с двух сторон шокировать ее и дезориентировать не было трудной задачей. Жертвой оказался обычный монах – не особо подающий надежды, но бандиты в своей жизни повстречали разных, были среди них и с тяжелыми кошельками набитыми серебром, а иногда даже золотом.
"Ну что дружок, нынче за дороги берется оплата", – поигрывая коротким мечом, кровожадно поблескивающим в слабом свете фонаря жертвы, сказал один из воров.
"На все воля Господня", - был ответ, - "Только у меня нет ничего, ни медяка ни куска хлеба".
"Верю но проверю" – ответил вор, не особо веривший в чесность, как человеческое качество в этом мире. В соответствии своим словам похлопал по одежде монаха, следуя древней процедуре обыска, только нарочито усердствуя над силой ударов, чтобы осталось хотя бы несколько синяков. "Он пуст" – последовало короткое утверждение специалиста. "Пусть идет", - бросил Вильям, стаявший чуть поодаль, все смотрящий на растущий месяц, потом добавил, - "Не надо его бить, пусть идет".
Ничего необычного. Так случалось довольно часто. Бандиты опять ушли в тень лес, а дрожащий свет заплывшей свечи, едва провиающийся сквозь закопченные стекла фонаря, вскоре исчез за поворотом. Только спустя короткое время он опять повился, и приближался медленнее, чем исчезал мгновения назад.
"Господа разбойники, вы еще тут? Я, я виноват, неправду сказал – у меня есть медяк, и вот он – возьмите", - на его ладони и вправду виднелись неровные очертания самой мелкой монеты.
Что-то как будто щелкнуло тогда в душе Вильяма. Это было слишком неправильно и неллогично, как-то непочеловечески, из-за жалкой монетки рисковать своей жизнью, да и вообще, как можно чувствовать себя что-то должным тому, кто только и живет с воровста?
"Простите меня, я солгал, у меня была монетка, возьмите ее" – продолжал этот ненормальный.
"Берите этого и идем в лагерь", - сказал Вильям своим людям, - "Будем разговаривать." Последнее прозвучало для монаха как приговор. Вся команда вышла из своих теней, пару парней положив руки на увесистые дубины стали по обе стороны от жертвы, и она, бледная и в холодном поту, вынуждена была смирно следовать за главарем в глубины темного леса. Только в кужалке сжимала несчастную монету, что-то едва слышно бормоча.
Разбойники отлично ориентировались в лесу, независимо от времени суток или погоды. Уже спустя час между деревьями задребезжал неяркий свет костра. Около него кто-то возился, на вертеле виднелася уже покрывшийся корочкой дикий поросенок.
Монаха посадили у огня. Вильям что-то сказал нескольким ворам, и те кивнув пошли каждый в свою сторону. Вскоре удивленному пленнику протянули краюху хлеба, ломоть горячего и сочного жаркого, чашу приятно пахнущего травяного отвара. Постепенно у костра собирались все жители лесного поселения.
Вильям наблюдал за ним, и после того, как жертва озираясь по сторонам доела свою порцию, призвал жестом всех к тишине и произнесЖ
"Сегодня необычная ночь и у нас необычный гость", - взглядом усмрив рогот некоторых особо горячих, и разбудив особо сонных он продолжил, с непонятно размягшим голосом, дрожью голоса и глазами, покрытыми прозрачной влажной пеленой, - "Наверно друзья мои, пришла пора нам услышать что-то новое, и, возможно, даже пересмотреть свои жизни, перед нами тот, кто увидел в нас людей и который сумел дать нам понять, что мы – тоже люди. Дорогой гость – тебе слово".
Монах удивленно смотрящий, и словно непонимающий происходящего, ожидающий жестокой расправы и издевательств, наконец понял, что слово "гость" не было иронией. В собравшейся тишине он наконец сумел как-то встряхнуться и подойдя ближе к огню, чтобы его было лучше видно, кашлянув начал говорить.
"Истинно неисповедимы пути Господни. Хотел бы, чтобы я не был для вас инкогнито, человеком, который что-то говорит, а сам не исполняет того, чему учит. Для большей близости и понимания между нами давайте представимся друг ко другу, нашими личными именами, теми, которыми нас называли дома. Меня сейчас все зовут Антоний..."
Оставим сейчас нашего героя в мрачном, но уже безопасном ночном лесу, на беседе с самой кровожадной шайкой в округе, и вернемся на ярмарку. Точнее – к крестьянину, выберавшему себе глиняный кувшин по просьбе жены. Он отвлекся на шумный смех могучего рыцаря от слов продавца. К его удивлению в объятиях этого воина была тощая фигурка монаха. Смех был смехом со слезами радости, тот редкий, который лучистым теплом согревает наши души и рвется на поверхность.
Были слышны отголоски их разговора после долгожданного момента встречи. Рыцарь горячо приглашал остановиться у него в гостях, но монах в ответ отрицательно покачал головой. Начал что-то отвечать и внезапный порыв ветра донес до слуха любопытного представителя крестьянства: "... через неделю у церкви, в поселении, что лежит между Тенистым лесом и ... ущельем ..."
Горшечник терпеливо ждал своего покупателя, но и его терпению может придти конец. Чуть разгоряченно он повторил свой вопрос: "Господин, ну так какой вы выбрали, более широкий, с узором, или более высокий, с ширшим горлом?". "Пожалуй второй", - возвращаясь из слуха в зрение ответил покупатель. Оглянувшись еще раз он увидел фигуры наших героев уже вдали, на дороге идущей на север от площади.